В день 80-летия со дня рождения Андрея Тарковского предлагаем вам прочитать размышления о нем преподавателя факультета журналистики Южноуральского государственного университета Павла Большакова.
Дождь, зеркало, семья Павла Большакова...
В 1975-76-х годах я часто бывал на встречах зрителей с Андреем Тарковским, который любил делать закрытые показы своих фильмов с комментариями. В те годы сразу после армии я учился на рабфаке журфака МГУ им. Михайлы Ломоносова. Кстати, мало чем отличался в те времена от основателя альмы, нашей, так сказать, матер: тот же недоросль с Урала с той же неутолимой жаждой знаний в выпученных глазах – «хочу всё знать» и с такой же пустой головой, какая присуща «выпускникам» армии. Расскажу о самой первой встрече с Андреем Тарковским где-то на окраине Москвы в Доме культуры института им. моего земляка – Курчатова.
... под рокот аплодисментов на сцене появился «святой» для зала Андрей. Я был сразу же разочарован: даже снизу было видно, что гений – малого роста, обросший, с усами и в джинсах – похожий на перезрелого студента: долго подыскивал нужное слово, отвечал залу вопросом на вопрос: а как вам кажется – о чём «Зеркало»? До меня, кое-как дошло, что это не первая встреча и почти все уже видели фильм. И всех физиков раздражало одно: так о чём он? Андрей, как будь-то, скрывал что-то или сам не знал, о чём снимал. Он, словно, оправдывался: «…я ищу свой киноязык; нет, я не подражаю Ингмару Бергману; да, здесь нет традиционных – завязка-кульминация-развязка». Мне, провинциалу, казалось странным это обсуждение накануне показа, и этот диалог «слепых» с «глухим», и это непонятное напряжение в зале… Но рядом сидела техничка этого дома культуры, и она вдруг встала и, смущаясь, произнесла: это фильм о человеке, который что-то сделал не так и мается… Андрей задумался и произнёс: «…пожалуй, я первый раз услышал свой замысел так внятно озвученный». И добавил: «Ещё Чехов говорил, что русскому интеллигенту свойственно однажды сделать гадость, а потом долго раскаиваться…»
Но меня поразила последняя фраза Андрея перед показом: «…если вы что-то не поймёте в этом фильме, не делайте поспешной вывод, что режиссёр – идиот… А, может, это вы…» Меня такая циничная «наглость» покоробила, и я стал пристально всматриваться в «Зеркало», в надежде опровергнуть «самоуверенного» режиссёра. Но я так ничего и не понял…
В общагу возвращался расстроенный, но совершенно отстранённый от мира. Слава Богу, дорога была не ближней: не хотелось никого видеть...
Потом мы приглашали в общагу любимого актёра Тарковского – Анатолия Солоницына. И уже пожизненно смотрели на режиссёра влюблёнными глазами актёра. Он рассказал об Андрее, что он держал всю мировую поэзию в голове и всю классическую музыку – в душе: мог по любому музыкальному фрагменту назвать композитора и полное название произведения… И понял я почему он долго подбирал нужные слова в ту первую встречу: Андрей, как отец, знал цену слову. И, при этом помнил Тютчева: мысль изречённая есть ложь… То есть, даже самое точное слово не в состоянии даже наполовину выразить состояние души художника… Поэтому, наверное, он пошел не по стопам отца-поэта, а – в синтетическое искусство – кино, где звук и слово, изображение и светотень диктовали ему новый язык в разговоре со зрителем.
Я всю жизнь пересматриваю ВСЕ фильмы Тарковского, и всегда, в силу нового возраста и опыта, делаю открытия. В знак благодарности за обречённость на вечное самокопание, хожу на могилу его отца в Переделкино, чтобы вспомнить хорошим словом о сыне. Мне теперь кажется: Андрей почти всю жизнь доказывал своему отцу, чей поэтический гений рано заметили Ахматова и Мандельштам, что он зря ушёл из семьи, где его всегда любили сын и жена, и что сын – достоин отца. Когда Андрей показал «Зеркало» отцу, тот ответил: «…не думал, что ты уже тогда был таким «взрослым». И должен был добавить: «…и с такой болью всё воспринял…» Но даже после несказанного, они уже примирились.
А эти потоки дождя и воды в фильмах Тарковского раздражали меня своей навязчивостью. Режиссёру, словно каждый день, хотелось отмыться от грязи зависти, как изнасилованной девушке не хочется выходить из душа. Гения в России всегда насиловала Её величество Зависть – наше национальное родимое пятно. Его фильм «Андрей Рублёв» – фильм о той самой национальной болезни – зависти, которая не может прививаться только к самым талантливым, – прямо в аэропорту подменили на другой. И фильм Андрея про святого Андрея не получил своего «Оскара».
На многочисленных встречах с Тарковским я заметил ещё одну странную особенность: когда он говорил о планах, сразу же открещивался от своих предыдущих работ, как от неудачных. В «Солярисе» ему мешал «фантастический фон», а вот в «Сталкере» «ничего фантастического не будет, кроме идеи, заложенной авторами». Сейчас я могу себе представить, почему его фильмы, чаще всего, лежали на полке: он не шёл на компромиссы и ничего не позволял вырезать из фильмов. Чиновники от кино не пускали его в прокат, но разрешали ограниченный показ одной копии. На что Андрей в ту памятную первую встречу сказал: «Дайте мне два таких кинотеатра, как «Россия» в Москве и в Ленинграде, и я вам гарантирую полные залы, но с моими комментариями».
Он создавал свой киноязык и воспитывал своего зрителя: моё поколение – последнее из ЕГО преданных зрителей. Мы и сейчас заполним любой кинозал. Но нам хватает поздних показов на канале «Культура»: в прошлом году целую неделю вставал в 4 утра (всю жизнь Тарковский вытаскивает меня из теплой кровати) и… наслаждался с чашечкой кофе в полном одиночестве. Это каким надо было быть гением, чтобы 35 лет назад показать шприцы в воде заросшего ручья, от которых погибла цивилизация в «Сталкере» (что мы могли знать о наркотиках в СССР!?). А сейчас… Каждое утро выхожу из своей крепости на крыльцо пятиэтажки и вижу кучу использованных шприцов.
…Сегодня мы все сталкеры в той зоне, которая называется СЕМЬЯ. Но теперь шприцы не в зоне: они обложили всю Россию…
Провинциал Павел Большаков
